В единственной на весь роддом двухместной палате мы оказались с Олей, двадцатилетней роженицей, на целых семь дней один на один. Каждая со своими радостями и тревогами, надеждами и нажитым житейским багажом. Я ждала второго, соседка- первенького.
Я мечтала о доченьке, она — о сыночке. Но получилось наоборот. Когда принесли кормить девочку (мой пока орал в детской), я невольно залюбовалась ее пушистыми ресничками, дымчатой бирюзой глаз. Не скрывая восхищения, воскликнула: «Ну, прямо-таки Татьяна Ларина!» Моя соседка разулыбалась, долго ворковала со своей малышкой, а когда наших деток унесли отдыхать, она, соглашаясь, сказала:
«Таня. А и вправду хорошее, светлое имя. Пусть будет так. Так и Володе сообщу».
Знакомство
Слово за слово, разговорились. Приехала Оленька к нам рожать из далекого и неведомого мне средне¬азиатского городка. Не стала рисковать, уточнила она, так как роддом был построен на месте старинного кладбища, и младенцы в первые же дни после рождения начинали болеть. Сюда, в наши края, ее пригласили тетки и дядя. Скоро должны ее навестить, и молодой муж вот-вот прилетит ближним авиарейсом. О нем Ольга говорила как-то вскользь, словно стесняясь или… привыкая к тому, что он у нее есть, что он отец ее ненаглядной Танюхи.
А девчонка действительно нас удивляла! Белолицая, крупная, со спокойным взором синих глаз, она не плакала, как наши крикуны. Грудь сосала быстро, энергично, насытившись, не за¬сыпала, а находила взором свою маму с белокурыми пушистыми косичками и будто изучала ее. Ольга даже робела от такого при¬стального внимания своей маленькой дочки, ну а я, как более опытная, ее поучала, давала советы, мол, радуйся, что такой у тебя ребенок, значит, будет уравновешенная, спокойная в поведении, с философским складом характера. От таких утешений Ольга расцветала и невольно подавляла в себе тревогу. Тревога эта чувствовалась в ней постоянно: во взгляде, в словах, даже в улыбке. И как-то, уже перед самой выпиской, когда мы вместе из окна досыта налюбовались на моего старшенького сына, Ольгу, как говорится, прорвало…
…С теперешним своим Владимиром она знакома чуть больше десяти месяцев, Танюшке — всего неделя. Выходит, что затеялась она чуть ли не в первые дни их знакомства? Правильно, подтвердила моя соседка. А получилось все не так, как ей, семнадцатилетней дочке заводского партсекретаря, задумывалось и мечталось…
Чуть ли не с детского сада дружила она (друг в друге души не чаяли) со Славкой, который потом стал ее одноклассником, рыцарем без страха и упрека. Вместе они в один и тот же институт поступили. «На ихтиологов», — с грустной улыбкой продолжила свой рассказ Ольга. — Все у нас с моим любимым складывалось как нельзя лучше. Вместе мы перед занятиями съездили в Домбай, ходили в горы, любовались ледяными потоками, мечтали, даже заночевали в укромной гор¬ной хижине. Берег и лелеял красоту и честь девичью ее Славик, а после первой сессии заговорил о женитьбе, мол, перейду на заочное обучение, начну работать.
Обсудили все с родителями. Те по¬чему-то сразу же согласились. Наверное, тоже, как и они, рассудили, что тянуть не следует, — пара завидная. Слава — сильный, крепкий, надежный, семьянином будет примерным. Если загорелось пламя, не потушить, а чтобы не наделали грехов, пусть женятся.
На том и порешили. Ольга уехала в институт. Слава с помощью будущего тестя устроился на его завод. Подзаработав на свадьбу, назначили дату. Подготовка к торжеству шла своим чередом, когда вдруг Слава сообщил своей нареченной, что его посылают в командировку. Как только вернется, то сразу под венец. Более того, в Ташкенте он при¬смотрит шикарный свадебный наряд себе и невесте — денег на все хватит.
Ольга корпела над контрольными, отмахивалась от приглашений подруг сходить на танцы, развеяться в последний раз, с нетерпением ждала звонков, писем. Письмами Славчик завалил ее, как во все времена их дружбы и любви букетами цветов. Каждый день почтальон приносил два, а то и три конверта. «И когда только он успевает в своей командировке мне такие длинные послания слать», — удивлялась Ольга, счастливо вчитываясь в строки: «Люблю, скучаю. Лечу на крыльях любви!»
Перевоплощение
В один из особо жарких вечеров уговорили-таки подруги Ольгу пойти на танцы. Ради спортивного интереса, смеясь, заметили они, доедая виноград и тормоша невесту, чтобы она по¬торопилась. «Спешу, бегу за девчатами, — вспоминала Ольга, — а ноги мои словно ватные. Какой-то противный голос мне нашептывает не ходить, ничего, никого не видеть, так лучше будет. Дошла до клуба и повернула обратно, но подруги развернули — хватит притворяться недотрогой. Твой-то Славчик небось в Ташкенте знаешь как рассекает. Напоследок с холостяцкой жизнью прощается. Я не на шутку рассердилась, отругала их за такие напраслины, и назло им вперед всех вырвалась, первая на танцплощадку взошла.
Музыка. Приглушенный свет. Парни туда-сюда фланируют. Девчата к ограде жмутся или стайкой кучкуются, хихикают, парней выглядывают. Меня то один при¬гласит, то другой, — все знакомые с соседних улиц. На¬доело. Я у Ленки, самой закадычной подруги, очки и парик стащила и нацепила да еще ее косынку алую, из японского щелка повязала. Босоножками с ней поменялась. Ей тетка сногсшибательные «коры» из Сирии привезла. Стою и себя не узнаю, может и меня теперь никто не узнает и нарвется какой-нибудь загадочный незнакомец…
Тут как заиграли «Падает снег», подплывает ко мне парняга, тоже в темных очках, в ковбойском наряде, очень модным по тому сезону. С бородой, с каким-то немыслимым акцентом. Под иностранца. Я прямо-таки обалдела. Приглашает. Я как в омут (А как же Славка?!) Иду за ним. Танцуем молча. Один танец, другой, словно очумелые. Потом он, держа меня за руку, потянул в аллею, мол, пошпрехаем, поближе познакомимся. Ну, я, дуреха, и потянулась. Приключений мне захотелось», — на этих словах Ольга всхлипнула, по-детски прижала кулачки к щекам, по которым, как росинки, сбегали слезы.
Парень тот оказался не промах, нахрапистым, с железной хваткой. Стоило им дойти до дальней точки аллеи, как он, зацепив замком руки, увлек свою спутницу в непроходимую чащу туи. Не дав опомниться, зажал ладонью рот, повалил ее на землю и так рванулся к ней, что она от страха, отчаяния потеряла на мгновение со¬знание. Когда пришла в себя, почувствовала на себе его тело, ненавистные руки, тяжелое дыхание. «Чужак» пытался сделать с нею то, о чем она с замиранием читала в книжках, с недоверием слушала подружек и с брезгливостью отметала доводы и слухи соседских бранчливых женщин. Матери у нее не было — она рано умерла и поэтому о насилии над женщинами Ольга знала по слухам, книгам и шепоткам.
Извернувшись, попыталась выскользнуть из-под грузного тела насильника, но ей только удалось повернуть лицо, дотянуться до запястья и со всей яростью, которая кипела в ней, со всей обидой, злостью и стыдом, заполонившим ее душу и тело, вонзила зубы в это запястье. Парень выругался, грязно, смачно, отбросил ее от себя и, пригнувшись, как зверь рванул в темноту.
Крушение
Она не помнит, как добралась до арыка, протекающего в самом дальнем уголке их микрорайона. Она не видела себя, оскверненную, растоптанную. Ей едва хватило сил, чтобы взойти на высокий мостик, высмотреть, что внизу, вокруг груды камней бушует вода и решиться на самый крайний шаг. Но, как всегда в таких случаях бывает, движения ее были замедленными, реакция на все происходящее заторможенная. И все-таки она взобралась наверх, потянулась к перилам, чтобы сильнее оттолкнуться и лететь, лететь, лететь, уже ничего не чувствуя, сбрасывая в этом смертельном полете оскверненные надежды своей юности.
«Вдруг сзади или откуда-то сбоку услышала то ли вскрик, то ли полушепот: «Не торопись, не надо! Оглянись. Я рядом», — вела дальше свою печальную повесть моя собеседница. — Но я не оглянулась. Не потому, что не захотела, а просто у меня уже не хватило сил, и я всей тяжестью вот-вот должна была рухнуть вниз… Но чьи-то сильные руки подхвати¬ли меня, оттолкнули с такой яростью, что я сползла вниз, к перилам и снова потеряла сознание.
Очнулась от холодной струи, которую лил на меня незнакомец. Куском шелкового шарфа он смыл мои слезы, освежил горячее от борьбы лицо.
Положив Оленькину голову на колени, покачивал легонько, бережно прикасаясь к растрепанным и пыльным ее локонам. За час до рас¬света он проводил Ольгу до ворот ее дома, робко испросив разрешения через денек-другой наведаться, узнать о ее здоровье. О том, что на самом деле с ней случилось, видимо, незнакомец догадался, но промолчал, только тихо вздыхал и бор¬мотал какие-то неясные ругательства.
На следующий день, ближе к вечеру, в сумерках вернулся Славик из командировки. С большим букетом цветов, коробкой со свадебным убором для Ольги. Сославшись на болезнь (будто перегрелась на солнце) она не вышла к жениху. Был он непривычно возбужден и беспокоен, лихорадочно посматривал на дверь, за которой отдыхала его невеста, но ничего особенного никто из домочадцев не заметил. А она каким-то внутренним зрением, шестым чувством вдруг почувствовала, что от фигуры, которая удалялась вдоль улицы, веет чем-то знакомо-опасным и губительным для нее.
Переодевшись, Ольга незаметно выбралась из окна и дворами, закоулками последовала за Славкой. Тот шагал размашисто, неровно, прижимая одну руку к груди. Что-то было в нем пугающе чужое, непонятное, необъяснимое, и Ольга ре¬шила во что бы то ни стало узнать причину этой его не¬понятности и отчужденности.
Через два квартала Славка зашел в кафешку, куда через несколько минут заглянула и Ольга. Он сидел с каким-то парнем спиной к ней, в дальнем углу, так что приблизиться и усесться неподалеку ей не составило труда. Выручили мамины солнцезащитные очки и ковбойка с брюками младшего брата. В этом наряде Ольга больше походила на пацанку.
Друзья пили пиво, о чем- то спорили, затем заговорил Славик: «А знаешь, я напоследок, перед свадьбой такую рыбоньку в аллейке на танцульках затюкал. Сла- адкая! Только черт, цапнула она меня, сука, за руку, как теперь своей будущей супруге буду объяснять, на какую собаку показать?» — и он рассмеялся мелким, противно-визгливым смешком, от которого у Ольги потемнело в глазах. Допив пиво, друзья встали и словно испарились.
Ей казалось все произошедшее накануне и только что услышанное страшным сном, черной неправдой, но… вон стоят пустые бутылки, дымит сигарета, Славкина, с его характерным прикусом. И знакомый запах одеколона. Как же она сразу не угадала? …Еще там, в аллее, на земле, ведь что-то мелькнуло знакомое. Да разве в такое возможно было поверить?
Возрождение
Наутро она изрезала на мелкие лоскутки свадебное платье и когда пришел Славик с рукой на перевязи, молча кинула ему в лицо пестрые ленты ее погубленного счастья. Через неделю они сыграли свадьбу с тем незнакомцем, который пришел-таки ее навестить, и Ольга, для себя самой неожиданно сурово и непреклонно, спросила: «Такую возьмешь меня замуж? Если да, то давай завтра и оформимся». Через два месяца она уехала в Поволжье, чтобы выходить дитя, их с Владимиром дитя.
Когда моих красавиц выписывали, их провожал весь роддом. Владимир, белобрысенький, чуть ниже Ольги, сияя всеми своими веснушками, бережно принял на руки тугой сверток доченьки, приобняв и жену. Прощаясь со мной, она сказала: «Я не знаю, люблю ли я своего мужа… Потянусь ли к нему сердцем, душой после того, как нас объединит дочка? Ничего пока неясно. Поживем, увидим».
Собираясь домой, перебирая вещи в тумбочке, наткнулась на треугольник письма. Было оно адресовано Ольге, но как попало ко мне, не знаю.
Поскольку была посвящена в ее тайну, осмелилась развернуть записку «Печаль моя, радость моя, любовь моя, светлоокая моя Оленька, — писал Владимир, — я знаю, что у нас все наладится. У нас с тобой есть креп¬кое и надежное звенышко — наша лапушка. Благодарен за прекрасное имя — Татьяна. Так звали мою маму. Ты же знаешь, ее я потерял, как и ты, очень рано. Я вас люблю, отчаянно скучаю. Обнимаю. Ваш папка».
Инф.myjulia.ru
