Бывает счастье рыбака, когда клюет. Бывает счастье моряка, когда ветер в корму. Бывает счастье альпиниста, когда под ногами покоренная вершина. Счастье бывает разным и у каждого свое. Победа, удача, выигрыш, открытие, достижение – все они счастья-радости. Но женское счастье, по природе своей, особое.
Женщины и мужчины, хоть и рода-племени одного — человеческого, но отличаются друг от друга, как земляне от марсиан. Отличаются по строению тела, предназначению, складу ума, восприятию мира. Многие женщины требуют от мужей такого же восприятия действительности, как и у них, и судят об их поступках, исходя из своей логики, не понимая, что это другие существа.
Мужчина и женщина — два полюса одного магнита. Он – воин, охотник. Его стихия риск, борьба. Позиция – взять, овладеть, отвоевать, поймать, добыть. Она – мать, хранительница. Ее стихия – создавать, дарить, сохранять, уберечь. Позиция – любить, отдавать, отдаваться, растворяться, жалеть.
Спросила у дочки: «Есть ли счастье женское?». «Нет, — ответила она, — есть просто счастье. У меня такие же требования и запросы, как и у мужа — карьера, успех».
Я доже делала карьеру, добивалась успеха, стремилась к признанию. Были у меня счастья – радости: получение диплома, назначения на должности, победы в бизнесе, была и любовь окрыляющая и несущая к звездам. Но настоящего, женского счастья, так и не дождалась.
Недалеко от Могилева в деревне Ямница я провела большую часть детства у дедушке Азара и бабушка Прасковьи, им было за пятьдесят. Худенькая, сработанная, с бельмом на глазу (последствия несчастного случая на полевых работах), Прасковья оставалась приятной, и даже, красивой в своем возрасте. Не думала она, есть ли женское счастье, а оно у нее прижилось.
Дедушка — крепкий, дочерна загоревший, с выправкой былого солдата, рассудительный. Поженились они еще до войны, и дети родились до войны. Война разлучила их более чем на 10 лет. Азар ушел на войну, как и все мужчины из деревни. Затем окружение, плен. Прасковья осталась с двумя детьми, на аккупированной территории. Деревню сожгли немцы, до конца войны жила с детьми в землянке.
Голод, холод. Хлеб из желудей, собранных в лесу и мерзлой картошки собранной в поле под снегом, по вкусу напоминал клейстер. Когда трава пошла ели крапиву, мокрицу. От тифа плашмя лежали на полу землянки всей семьей. Выжила Прасковья, и детей сохранила. Каждый день молилась о спасении мужа.
Дошли слухи, что Азар в плену под Слуцком. Жуткий мороз, ехать более 300 км, в лесах волки, на дорогах немцы. Оставила Прасковья детей под присмотром матери и сестер, поплакала и поехала с дедом Митрофаном в далекий Слуцк на телеге. Мать золотую копейку дала, спрятанную с царских времен, перстенек свой в платочек завязала. Родня собрала в дорогу хлеба, сала и яиц, последнее отдавали.
Говорили, что немцы за золото и продуты выпускали пленных, если жены за ними приезжали. Дорога лесами шла. Завьюжено, холодно, волки то справа, то слева воют. На протяжении пяти километров, через каждые сто метров, с чисто немецкой точностью, висельницы стояли, на них наши солдатики, с надписями на досках, повешенных на грудь: «Я партизан».
Лошадь шарахалась и стригла ушами, то ли от волков, то ли от покойников, то ли от всей этой жути. Каждый переживший войну скажет: «Все переживем, и кризис, и дождь, и засуху, главное, чтоб войны не было», и будет прав. В деревнях останавливались на ночлег. Люди пускали. Общее горе всех сделало ближе.
Доехали. Сердце разрывалось смотреть на худых, изможденных, голодных солдат за колючей проволой. «Забери меня женщина, — просили некоторые, — я все умею делать». Но она искала своего: «Ищу Азара. Не слыхали?», — спрашивала она у всех. Нашлись, кто знал, сказали, что Азар бежал, вроде как убит. Не нашла, но что убит, не поверила. Выкупили одного солдата и вывезли, спрятав в сене на дне телеги. Всей деревней выходили, ушел в партизаны. Ничего о нем больше не слышали.
Весть по селу разнеслась «Азара убили». Не плакала Прасковья, говорила: «Жив Азар, жив, сердцем чую». Удивлялись односельчане, как каменная ни слезинка, и родне запретила, даже слов таких говорить, что погиб. Детям сказала: «Отец придет». Несколько раз бежал из плена Азар, ловили, собаками травили, били, но выжил. После войны в лагерь под Челябинск сослали, как бывшего в плену, там отработал пять лет, и только оттуда смог сообщить, что жив.
Десять лет прошло. Уходил на войну дочке Танюшке было пять, а вернулся почти шестнадцать. Она его и не узнала, когда во двор вошел, позвала мать: «Мама, какой-то дядька». Поняла кто, когда мать заголосила и бросилась на грудь. И сама подбежала и обняла. Когда вернулся Азар, построили дом, из времянки переселились и зажили как все.
Я никогда не слышала, чтоб они спорили или повышали голос. В их взглядах всегда было тепло и любовь. Подарком судьбы было для Прасковьи возвращение Азара. Она это помнила всегда. Они оба ценили дарованное судьбой счастье быть вместе. Работали много. Работа, как и день, начиналась с рассветом и заканчивалась с закатом. Но как они ценили, то время, которые им осталось!
Много одиноких женщин осталось после войны. А Азар мужик видный. Женщины с него глаз не сводили, сами проявляли инициативу, но не прельщался Азар, отшучивался или говорил, для меня лучше моей Прасковки нет. А Прасковья не злилась на женщин, война мужчин забрала, и верила Азару. По вечерам, когда, корова были подоена, куры и свиньи накормлены, подстилка скоту подброшена, приходили к ним в дом соседи, в основном одинокие женщины.
Приходили скоротать вечер, посидеть на длинной лавке вдоль стены, а я сидела на печке, высунув голову из-за комена. Приходили, как бы по делу, спросить: «Где будут наделы отавы давать? Не пора ли косить начинать? Где трава лучше?». Прасковья приглашала пройти в хату, и люди проходили, садились на лавку и начинали степенный разговор о погоде, косьбе, молотьбе и так далее.
Прасковья светилась тихим светом ясного женского счастья, льющегося из сердца. Она топталась у печки, готовила на завтра корм скоту, но вместе с тем, шутила, смеялась, и для каждого, у нее находились добрые слова и утешение. Каждый вечер в доме собиралось человек семь или восемь. Заходили на огонек. Азар сидел у стола, остальные вдоль стены на лавке.
Только спустя время я поняла, что люди приходили обогреться лучами, хотя бы чужого счастья. С того времени, как вернулся Азар, поселилось оно в доме. Оно не было громим, броским и ярким. Оно было тихим, ясным и лучистым. Оно было в глазах Прасковьи, в голосе, в дыхании. Оно заполняло углы, пронизывало пространство и впитывалось в стены, согревало сидящих на лавке. И люди грелись в его лучах и не хотели уходить.
И мне было хорошо, сидеть на печке, слушать и на всех смотреть. А когда приезжал из города сын Николай, народа приходило больше. Он работал следователем и рассказывал разные истории о других народах, войнах, нравах. Он говорил и говорил, а все слушали и всем было хорошо. В глазах Прасковьи светилась тихая гордость сыном, но она ее тихонько прятала, чтоб другие не чувствовали себя обделенными.
До последних минут жизни пронесли они свою любовь, берегли и ценили оставшиеся моменты жизни. Это было настоящее женское счастье Прасковьи. Любимый был рядом. Это было обоюдное счастье. Наверное, надо потерять и, выстрадав вернуть, чтоб понять, вот оно здесь, сейчас, рядом, береги его. Не каждому, дается шанс вернуть потерянное.
Я больше никогда не видела таких счастливых людей. В тяжелом труде, в болезни и в горе, они были рядом, поддержой и любовью друг друга. А Прасковья светилась. Вот какое оно лучистое женское счастье. Его нельзя спрятать, оно светит. Всю жизнь, я мечтала о таком счастье, не нашла. Человек с сарказмом, наверное скажет, войны не хватило.
***
После клинической смерти, пролежав 2 месяца в больнице и не видя все это время себя в зеркале, я шла по улице. Мое легкое неузнаваемое тело ступало по асфальту еще не совсем крепкой ногой, под глазами и вокруг рта были темно-синие пятна, а вокруг было лето в цветах, запахах и красках. А небо голубое-голубое, бездонное. И такое оно было далекое и прекрасное, и так хотелось видеть его всегда-всегда, любоваться им, упасть в траву и смотреть в него, и смотреть.
Воздух свежестью вливался в легкие. Радовалась, что могу двигаться, видеть, слышать, дышать и такое бесконечное чувство счастья охватило меня от ощущения, что я живу. Только после потери жизни, при редкой удаче возвращения, понимаешь, какое это счастье — просто жить. Одномоментно меняются ценности. А женское счастье – одна из составляющих просто счастья жить. Жить с любимым, оберегая его, храня, любя, растворясь в нем и чувствовать себя любимой.
Инф.myjulia.ru
